Мои воспоминания о сталинградской трагедии, об аде, в котором мы, сталинградские дети, находились. У каждого из нас был выбор только один – выжить или умереть. Пусть наши потомки знают, какую войну мы пережили, и чтобы она не повторилась.

23 августа 1942 г. Воскресенье. В Сталинграде регулярных войск нет. Красная армия между Волгой и Доном вела оборонительные бои с наступающим на Сталинград противником. Мама на работе. Мы, дети, собрали с грядок урожай овощей, полили огород. Прерывистой сиреной загудели заводы, пароходы, паровозы, извещая о налете вражеской авиации. Объявили воздушную тревогу. Заработала зенитная артиллерия ПВО, застрочили зенитные пулеметы, жители уходили в укрытия. Как это все надоело. В день по три налета бомбардировщиков противника, и еще ночью. То в одном, то в другом месте видели, как разрушались дома, где жили горожане, как горели детские сады, как погибали невинные люди. Самолеты улетели, дан отбой воздушной тревоге. Снова в городе ожила жизнь, снова все куда-то спешат, суетятся. Мы сходили за хлебом, выкупили за два дня. Часы пробили четыре раза. Чувствуем, как под ногами земля вздрагивает. А за Мамаевым курганом, где Балканы, много самолетов в небе низко над землей кружат.

Почему они там собрались, нам не понять - далеко от нас. Через несколько минут в нашу сторону и дальше низко летят много самолетов. Держат интервал и дистанцию. Летят стройно, звеньями, эскадрильями, как на воздушном параде 18 августа. В некоторых машинах видны головы пилотов в очках и шлемофонах. Летят и дальше – к тракторному заводу. А самолеты не наши. На крыльях и фюзеляжах этих машин – черные кресты, обведенные белой краской, края крыльев – желтой. На хвосте свастика. Головки моторов красные, блестят на солнце. Опознавательные знаки ВВС ГВС. Там были истребители – Мессершмиты-109, бомбардировщики Хейнкель-111, Юнкерс-87 и -88, Фоке-Вульф-177. От большого количества работающих моторов земля дрожала под ногами. Как по команде все самолеты включили оглушающие слух сирены, которые включают при бомбардировке для нагнетания паники среди населения. Они входили в пике и без пикировки сыпали, да, сыпали, я не оговорился, по 8-10 фугасных и зажигательных бомб на все без исключения объекты. Хорошо было видно, как они отделялись от самолетов, как летели, ударяли в крыши домов, пробивали этажные покрытия. Бомбы разрывались с большим треском, срежет покореженных балок, металла смешивался с взрывом авиабомб. Стоял непрекращающийся грохот и треск, смешиваясь с пылью, которая застилала видимость. Кирпичи разлетались на многие десятки метров, разрушались стены. Когда пыль оседала, то мы видели, что где только что стоял дом в несколько этажей теперь была груда развалин, мусор и бетон. Фашисты бомбили по кругу, после бомбардировки ничего уцелевшего не оставалось. Запах тола от разорвавшейся бомбы быстро распространялся, от него першило в горле, и нельзя было спастись даже в блиндаже. Раненые просили о помощи, ее оказывали соседи и те, кто услышал призыв. Перевязочного материала не было, вместо бинтов разрывали на полоски простыни, делали перевязки. Была разрушена ЛЭП, СталГРЭС – северная часть города. Перебитые опоры, провод лежали на земле. Вышла из строя вся связь, остановился весь городской транспорт. Горели магазины, хлебозаводы, театры, дома культуры, охваченные пожаром двухэтажные жилые дома целыми поселками. Горению помогала жаркая, сухая погода. Попавшие в беду далеко от дома люди искали укрытия, где спасти себя от осколков снарядов и бомб. Их зазывали к себе в блиндажи владельцы домов. В этой беде люди становились дружнее и помогали друг другу. Зенитные орудия подавлялись немецкой авиацией. Нигде не видно уцелевших строений. Дома в частных секторах деревянные, горели большим пламенем и сгорали дотла. Очаги пожаров соединялись вместе, образовывали огненную реку, тянувшуюся в сторону центра. Что происходило там, нам не было видно. Но, конечно, не лучше, а может, даже хуже.

На линии электропередач фашистские летчики сбрасывали обрубки рельсов. Во всем небе северной части города господствовала германская авиация. Всюду кружили немецкие самолеты, их было очень много. Наша авиация была слабее, и ее было мало. Самолеты древних типов в небе не могли долго держаться. Подбитые падали на землю. Если пилот катапультировался, его сражали пулеметным огнем. Древние наши самолеты И-153, И-16, И-15 для современной войны не пригодны. Наши истребители типа Як проявили в боях сталинградского неба. Они вступили в бои не только с Ме-109, атаковали Хе-111 и Юнкерсы и сбивали их. Подбитые самолеты показывали небольшой дымок, позже, объятые пламенем, удалялись, оставляли в небе шлейф дыма и падали на землю. Сколько было сбито наших и немецких, мы не считали. Но переживали, когда наш самолет падал на землю. Бомбардировка города не прекращалась. Зенитная артиллерия вела огонь по самолетам не переставая. Немецкие летчики направляли из своих машин огонь на зенитные орудия и уничтожали их. Горели нефтехранилища на заводах, горела главная база нефтехранилищ «Нефтесиндикат». Дым горящей нефти поднялся высоко в небо. Внизу расползался по всему городу. Горящая нефть стекала с обрыва в Волгу и горела на воде. Горели на рейде пароходы. Разрушались на причалах баржи и суда. Разрушался и горел весь Сталинград. Всех труднее и опаснее было малышам, чьи мамы были на работе на заводе. Их к детям не отпускали. Дети плакали, пока у них были слезы. Позже малыши просто ревели. У них не было слез. Их глаза вылезали от испуга из орбит. Дети забирались в самые узкие расщелины, кричали: «Мама, где ты? Возьми меня к себе, я сильно боюсь, мне страшно». С перепугу тряслись.

Их невозможно было успокоить. Увидев руку, протянутую к ним, дети пускали в ход зубы. Солнце село. Самолеты улетели. Из последних машин выбрасывали провокационные листовки Йозефа Геббельса. Были и листовки от командующего 4-й Воздушной армией генерал-полковника Рихтгофена. Того командующего, чьи самолеты производили варварскую массированную бомбардировку нашего Сталинграда. Одну из многих тысяч листовок, которые покрывали землю города, я привожу в сокращении: «…Долой войну! Войны хотят только горе-вояки Тимошенко да жиды и тыловые крысы. Бросайте оружие, переходите к нам в плен. Так вы спасете свою жизнь для себя и для Родины…» ШВЗ. Сколько сегодня погибло мирных сталинградцев, сколько раненых – не знал никто. Учета не было. Мы лежали около своего блиндажа и обсуждали, что мы видели за эти четыре часа. Мы, сталинградцы, были в аду, сотворенном немецкими захватчиками специально для нас.

Ушли спать в свой блиндаж. Мама пришла с завода. Об этом нас оповестил наш песик Шарик. Он лизал всем лица и скулил, как будто говорил: «Вставайте, чего спите, наша мама пришла домой». Мама рада за нас, мы рады за нее.

Утром разбудили сирены немецких самолетов. Они наносили удар за ударом по развалинам города. Мы уже не обращали внимания, искали тех, кто погиб и не подавал о себе вестей. Хоронили погибших. Находили и где фугаски попадали в блиндаж. Там образовывалась братская могила. Мама продолжала работать до 27 сентября. Тогда им выдали трудовые книжки с записью, всем, кто работал до этого дня: «Уволен в связи с эвакуацией завода». Я и сейчас храню такой документ, который выдали в отделе кадров завода «Баррикады».

На нашей улице разместился артполк. Стволы орудий повернуты в сторону запада. Они вели огонь по позициям противника. Когда «говорили» немецкие орудия, наши артиллеристы уходили в укрытия блиндажей жителей. 25 августа поднятием в небо всех аэростатов объявлено: «Город Сталинград – на осадном положении». В течение нескольких минут немецкие истребители, подлетая то к одному, то к другому аэростату, пожгли их все из своих пулеметов. Эти громадные изделия падали большими факелами на землю.

По поводу эвакуации. Был запрет или нет на нее? В связи с тем, что никто не видел этого приказа, не знал его номера, выходит, что запрета не было. А. С. Чуянов ночью разговаривал по телефону с И. В. Сталиным. Алексей Семенович затронул этот вопрос. На это И. В. Сталин спросил у А. С. Чуянова: «Вы что, задумали город сдавать противнику? Сталинград врагу сдан не будет». А вот запрет на увольнение с заводов был. Тогда в паспортах при поступлении на работу ставили штамп «Принят на работу», при увольнении – «Уволен с работы». Если человек уезжал в эвакуацию, не уволившись с работы без отметки в паспорте, при проверке документов, а они были частые, такого человека задерживали и судили как дезертира – пять лет лагерей, безразлично каких – отдаленных или нет. Когда мама была уволена с работы, в ее паспорте была запись, а в трудовой книжке стояло: «Уволена в связи с эвакуацией завода». Документ этот я храню. Когда мама уволилась с завода, мы решились на эвакуацию. Договорились с соседями. Но в их блиндаж попала фугаска. Погибла вся семья. После их захоронения наша семья ушла к свайной переправе за завод «Баррикады».

Переполненный паром отчалил от берега. Там был большой шум. Женщины кого-то ругали, махали руками, потом уехали. Стало тихо. Слышно было, как вода с мирным плеском бьется о свайный причал. Лодку нашли быстро, и в нее начали вставлять весла. А над гористым берегом от санатория летело звено Хейнкелей-111 в сопровождении Ме-109, держали курс на Волгу. Заметили нас. Сбросили небольшие бомбы, а сами удалились. Мы попрятались заранее. Истребитель Ме-109 зашел на бреющий полет и пулеметную очередь дал по нам. Набрал высоту и улетел за своими. Погиб наш ленинградский мальчик Вася. Пули пробили его. Мгновенная смерть.

На берегу еще два трупа оставшихся с парома людей. Похоронили всех в одной воронке. Все ушли по своим дворам. Мама плачет – жалко мальчишку. Его мама в Ленинграде погибла, а он – на берегу Волги в Сталинграде.

Однажды просыпаемся, а наших артиллеристов нет, сменили позиции. Уже шли уличные бои. Теперь лозунг другой – «Стоять насмерть». После ухода артполка с нашей улицы по нам стали бить из орудий врага. Однажды после сильного боя наш квартал оказался на нейтральной полосе. Мы видим немецких солдат, их технику. В поселке 40 домиков. Над нашими головами летят орудийные снаряды. Пролетая, шуршат минометные мины. С левого берега – шквальный огонь. Это снаряды летят по фашистским позициям. Ночью услышали лязг гусениц танков, трескотню мотоциклов, шум моторов автомобилей, немецкую речь. Фашисты оккупировали наш квартал. Утром выглянули из блиндажа, а немец во френче с засученными рукавами пальцем манит к себе: «Рус, ком, шнель». Пришлось уходить из укрытия. А на улице человек 100 наших жителей. Лица хмурые, задумчивые. Привели на пустой двор около оврага. Ну, думаем, привели на расстрел. Пустят в расход, а трупы – в овраг. Жители прощаются друг с другом. Слез нет. Выходит немецкий офицер, приподнял немного руку, видимо, чтобы соблюдали тишину. Говорил недолго. В конце сказал: «Здесь будет большой бой. По приказу германского военного командования все жители обязаны покинуть пределы города и следовать по маршруту Гумрак – Калач. Отделили мужчин от женщин, стариков и детей. Вывели в сопровождении солдат за квартал. Пошли мы, теперь оккупированные сталинградцы, в неизвестность по изрытым танками пыльным дорогам. За Вишневой балкой на бугре нас обстреляли беглым огнем из-за Волги наши артиллеристы. Мы вышли за черту города. Над нами пролетал Фокке-Вульф-189, производил аэрофотосъемку. Мы махали руками нашим самолетам, пикирующим бомбардировщикам Пе-2, улетающим громить вражеские позиции. Я в душе прощался со своей родиной, родным Сталинградом. Не говорил: «Прощай», а говорил: «До свидания, моя родина, мой Сталинград. Мы еще встретимся и будем вместе. Такой трагедии больше не повторится».